Мой дорогой Серж

И Боже мой!  С какой бережностью храню я память о моём любезном друге, поэте и учёном, моим деятельным (более, чем я сам) соиздателе журнала "Новая Ценность".

Вот, пожалуйста, несколько страничек из его книжки. Рисунки его же.

REFUS GLOBAL

Refus Global


de Paul-Émile Borduas

Всеобщий отказ

Поль-Эмиль Бордюа



Отпрыски скромных франко-канадских семей рабочих или мелких буржуа, хранящие верность со дня прибытия в страну и до наших дней всему французскому и католическому, сопротивляясь победителю, нелепо цепляясь за прошлое, гордясь им и находя в нём чувственное удовольствие и прочую насущность.

Колония, с 1760 годя замкнувшаяся в склизских стенах страха, обычном убежище побеждённых; тогда уже в первый раз брошенная на произвол судьбы. Элита вернулась за море или продалась сильнейшему. Она и впредь будет поступать так же, как только подвернётся случай.

Маленький народ, жмущийся к сутанам, которые остались единственными придержателями веры, знания, истины и национального богатства. Находящийся в стороне от эволюции мировой мысли, рискованной и опасной, воспитанный без злого умысла, но бессистемно, в ложном суждении о великих вехах истории, коль скоро абсолютное невежество, увы, невозможно.

Маленький народ, вышедший из колонии янсенитов, изолированный от мира, побеждённый, беззащитный против нашествий всякого рода конгрегаций французских и наваррских, из страха придерживающийся в сих благословенных местах (это начало мудрости оного!) престижа и благовестия католицизма, гонимого в Европе. Наследники папской непогрешимости, механической, без возражений, великие мэтры обскурантистских методов наши учебные заведения уже тогда получили возможность узурпаторски монополизировать царство эксплуатируемой памяти, остановленной мысли, опустошающих намерений.

Маленький народ вопреки всему плодящийся, благодарение плоти, если уж не духу, на севере необъятной Америки, резвый телом юности сердцем золотой, но с обезьяньей моралью, очарованный уничтожительным престижем воспоминания о европейских шедеврах и чванливо отвергающий самородные творения угнетённых классов.

Казалось, наше назначение определено жёстко.

Революции, внешние войны меж тем разрушают непроницаемость очарования, надёжность духовной блокады.

Неудержимые жемчужины просачиваются сквозь стены.

Политическая борьба становится сугубо поспешнической.

Духовенство, хоть и не чаяли, допускает промахи.

Протесты следуют, несколько смертных казней одна за другой. Страстны первые разрывы между духовенством и иными прихожанами.

Медленно брешь расширяется, сужается вновь, расширяется снова.

Учащаются поездки за рубеж. Париж притягивает всё больше. Слишком протяжённный во времени и пространстве, слишком подвижный для наших робких душ, он зачастую всего лишь возможность употребить каникулы на подтягивание своего отсталого сексуального образования и, самым фактом пребывания во Франции, легко приобрести авторитетность, позволяющую по возвращении лучше эксплуатировать толпу. За самыми редкими исключениями, наши врачи, например, (путешествовали они или нет) избирают самое скандальное поведение (надо-же-вознаградить-себя-после-столь-долгих-лет-учёбы!)

Революционные произведения, если попадаются на глаза, кажутся горькими плодами группы экстравагантных господ. Академические успехи при нашей скудости суждений много престижней.

Поездки эти всё же в большинстве своём становятся настоящим озарением. Недозволенное просачивается всюду. Распространяются запрещённые книги. Они приносят бальзам на душу и надежду в сердце.

Сознание проясняется в живительном соприкосновении с проклятыми поэтами: эти люди, не будучи монстрами, осмеливаются открыто и ясно изъявлять то, что наиболее несчастные из нас душат в себе из чувства стыда и ужаса быть проглоченными заживо. Они, согласные принять первыми настоящее беспокойство, столь болезненное, столь отвергнутое, проливают на то хоть сколько-то света. Их ответы настолько смущают умы, столь они точны, столь свежи, что имеют совершенно иную ценность в сравнении с набившими оскомину вечными истинами, предлагаемыми в Квебеке и во всех семинариях по всему миру.

Границы наших грёз уже не те.

У нас кружится голова, когда спадают прежние лохмотья с некогда пестревших ими горизонтов. Стыд беспросветного низкопоклонничества сменяется надеждой на гордость возможной свободы, завоёванной в высокой борьбе.

К чёрту кропило и вязанную шапочку первопроходца! Они вытащили из нас в тысячу раз больше, чем когда-то дали.

Через голову христианства, закрывающего перед нами двери, мы касаемся жгучего людского братства.

Царству разнообразных страхов пришёл конец.

В безумной надежде вытереть их из памяти, я перечисляю:

страх мнения предвзятого и мнения общественного – расправ и всеобщего осуждения

страх остаться одному без Бога и общества, которое, если отчуждает, то неизбывно

страх себя – своего брата – нищеты

стах перед общественным правопорядком – смехотворным правосудием

страх новых отношений

страх перед иррациональным

страх нужды

страх перед настежь распахнутыми шлюзами веры в человека – обществом будущего

страх всех форм преображающей любви

страх мнимый – страх мнительный – страх страха – ужасающий страх: звенья нашей цепи.

От царства уничижительного страха мы переходим к царству боязни.

Надо было быть бронзовым болваном, чтобы оставаться безучастным к мучениям других – охвачен притворным воодушевлением, во власти психологических рефлексов самой жестокой изощрённости: целофановая кольчужка кинжального отчаяния современности (как удержаться от крика, читая сообщения об этой чудовищной коллекции абажуров, сделанных из татуированной кожи несчастных пленников, по заказу элегантной дамы; как не дрожать от бесконечного перечисления ужасов концентрационных лагерей; холод пронизывает до мозга костей при описании испанских тюрем, ничем не оправданных пыток, холодной мести без угрызений совести). Как не дрожать перед жестокой ясностью науки.

В этом царстве боязни всякая власть уступает власти тошноты.

Нас отвращает очевидная неспособность человека исправить свои же ошибки. Бессмысленность наший усилий, тщетность прежних надежд.

Многие века щедрые образцы поэтической активности обречены на провал в социальном плане, насильственно вышвырнуты из рамок общества, чтобы затем пытаться воспользоваться ими в неизбежном гошизме интеграции, ложной ассимиляции.

Многие века великолепные полнокровные революции раздавливают, предают смерти после краткого мига лихорадочных надежд, необратимо сбрасывая их со склизского обрыва:

французские революции

русская революция

испанская революция

абортированы международным вмешательством, вопреки чаяниям стольких простых душ.

И опять неизбежное оказалось сильнее надежды.

Не чувствовать тошноту, когда возмещают убытки самым жестокосердным, лжецам, подтасовщикам, производителям мертворождённых предметов, лизоблюдам, начётчикам, лжеводителям человечества, отравителям всех живых источников.

Не чувствовать тошноту при виде нашей собственной трусости, нашего бессилия, нашей уязвимости, нашего непонимания.

При виде краха нашей любви...

Когда всечасно предпочитают объективным мистериям возлюбленные иллюзии.

В чём же секрет той эффективности несчастий, на которую обречён человек и человеком же исключительно, если не в нашем рвении защищать цивилизацию, которая заведомо определена доминирующими нациями.

Соединённые Штаты, Россия, Англия, Франция, Германия, Италия и Испания: острозубые наследники общих десяти заповедей, одного евангелия.

Религия Христа подчинила мир. И видите, что получилось: сёстры по вере подвержены сестринской же эксплуатации.

Уничтожьте истинные силы конкуренции естественных ресурсов, престижа, авторитета и восстановится равенство. Дайте преимущество той, что вам более по душе, и получите те же общие конечные результаты и даже с теми же соглашениями в частностях.

Всё в понятиях христианской цивилизации.

Следущая мировая война увидит крушение оной в уничтожении самой возможности международной конкуренции.

Её трупный вид ударит даже по закрытым глазам.

Разложение, начавшееся в 14 веке, вызовет тошноту и у наименее чувствительных.

Её мерзостная эксплуатация, удерживаемая на высоте в течение веков ценой качества жизни, станет ясна наконец множеству её жертв: покорных рабов тем более ревносто защищающих её, чем более они отвержены.

Кончится распинание.

Упадок христианства потянет за собой в пропасть все народы, все классы, затронутые им, от первых до последних, от верхних до нижних.

Он достигнет в стыде обратного эквивалента вершин 13 века.

В 13 веке, когда разрешённые границы эволюции морального формирования всеобщих связей были достигнуты, интуиция уступила ведущее место разуму. Постепенно вера уподобилась рассчёту. Началась эксплуатация в лоне церкви заинтересованным использованием известных и застывших чувств; посредством рационального изучения прославленных текстов в пользу обоспечения верховодства, полученного прежде спонтанно.

Рационалистическая эксплуатация постепенно захватила все социальные сферы: с требованием максимальной отдачи.

Вера схоронилась в сердце толпы, стала последней возможностью возврата, последним вознаграждением. Но и надежды притупляются.

В высших кругах математики сменяют спекуляторов-метафизиков, ставших невостребованными.

Дух наблюдения сменяет дух преображения.

Метода вводит неизбывный прогресс в производство. Декаданс рядится любезным и необходимым: он способствует рождению наших эластичных машин, чьи перемещения головокружительны, он позволяет надеть смирительную рубашку на наши буйные реки, ожидая самопроизвольного разрушения планеты. Наши научные приборы позволяют нам изучать всё, что слишком мало, слишком стремительно, слишком велико или слишком медлительно для нас. Наш разум позволяет захватывать мир, но это мир, в котором мы теряем наше единство.

Разрыв между психической мощью и мощью логической близок к пароксизму.

Материальный прогресс, предназначенный для власть придержащих, хоть и методично притормаживемый, позволил политическую эволюцию при помощи церковной власти (а затем уже и без оной), не обновляя при этом оснований нашей чувственности, нашего подсознания, не позволяя полной эмотивной эволюции толпе, которая одна могла бы нас вытащить из глубокой колеи христианства.

Общество рождённое в вере погибнет от оружия разума: от НАМЕРЕНИЯ.

Необратимая регрессия моральной мощи коллектива в мощь исключительно индивидуальную и чувственную соткала второй экран и без того фокуснического абстрактного знания, под которым прячется общество, чтобы удобнее было жрать плоды его преступных деяний.

Последние две войны были необходимы, чтобы достичь это абсурдное состояние. Страшилище третьей будет решающим. Час Ч всеобщего жертвоприношения близок.

Уже европейские крысы наводят мосты бегства через Атлантику. События обрушатся на прожорливых, гадких, погрязших в роскоши, на апатичных, на слепых, на глухих.

Их всех вышвырнут без жалости.

Родится новая коллективная надежда.

Уже она требует напряжения исключительной ясности, анонимного единения в вере, обретаемой в будущем, в коллективном завтра.

Магическая добыча магическим образом отвоёванная у неизвестности ждёт у подножия творения. Её собирают все истинные поэты. Её преобразующая сила сравнима только с ненавистью направляемой против неё, с противлением использованию оной (два века спустя де Сада по-прежнему не найти в книжных лавках. Изидор Дюкас, умерший век тому назад, несмотря на революции, бойни, несмотря на привычную теперешнюю клоаку, остаётся слишком мужественным для вялого современного сознания).

Всё сокровенное оказывается неприкосновенным для общества. Оно остаётся неподкупным и ощутимым запасом на будущее. Оно спонтанно возводится вне и против цивилизации. Оно ожидает, чтобы проявить себя (в социальном плане), извлечения настоящих потребностей.

Отныне наш долг прост.

Окончательно порвать со всеми привычками общества, отрешиться от его утилитарного духа. Отказ быть сознательно ниже наших психических возможностей. Отказ закрывать глаза на пороки, на обманы, подаваемые под личиной знания, оказанных услуг, должной признательности. Отказ от пребывания в единственном нас формирующем поселении, достаточно укреплённом, но вовсе не необходимом. Отказ молчать – сделайте с нам всё, что хотите, но вы должны нас услышать – отказ от славы, от почестей (первый согласен): стигматы вредоносности, бессознательности, услужливости. Отказ служить, быть используем для подобных целей. Отказ от всякого НАМЕРЕНИЯ, уничтожительного оружия РАЗУМА. Долой обоих! На второй план их!

Первое место – магии! Место объективной мистерии!

Место любви!

Место необходимостям!

Всеобщему отказу мы противопоставляем всецелую ответственность.

Заинтересованное действие остаётся привязанным к своему автору, оно мертворождённое дитя.

Действия чувственные ускользают от нашего разума в силу их собственной динамичности.

Мы с лёгкостью берём на себя всецелую ответственность за будущее. Рациональные усилия, однажды обращённые вспять, позволяют вызволить настоящее из пелен прошлого.

Наши страсти творят будущее спонтанно, непредсказуемо, неизбежно.

Прошлое дОлжно принять с рождения, не делая его сакральным. Мы изначально квиты с ним.

Наивно и нечистоплотно расценивать людей и события истории сквозь расширяющую призму общепризнанных авторитетов, которая придаёт им черты недостижимые для современного человека. Конечно, эти качества вне посягательств ловкого академического надувательства, они таковы всякий раз автоматически, если человек следует глубинным необходимостям его существа. Всякий раз, когда человек сознаёт свою новизну. Определение человека на все времена.

Довольно массивно уничтожать настоящее и будущее удвоенными залпами прошлого.

Довольно всего лишь высвободить из вчера сегодняшние необходимости. Лучшее завтра станет всего лишь непредсказуемым последствием настоящего.

Нам незачем о нём тревожиться, пока оно не наступило.

РЕШИТЕЛЬНОЕ СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ

Организующие силы общества вменяют нам в вину пылкость нашего рвения, переполняющее нас беспокойство, избыток наш, как оскорбление их вялости, их спокойствия, их хорошего тона по отношению к жизни (щедрой, полной надежд и любви по забытой привычке).

Друзья режима подозревают будто мы симпатизируем «Революции». Друзья «Революции» - в том, что мы всего лишь бунтовщики: «... мы протестуем против существующего, но единственно из желания преобразовать, а не изменить в корне.»

Как не старайся выразиться деликатней, а смысл ясен.

Всё дело в классе.

Нам приписывают наивное намерение «преобразовывать» общество, заменяя одних мужей у власти на других, подобных им. Тогда почему не ими самими, разумеется!

Всё потому, что они не того же класса! Как если бы изменение класса влекло за собой измение цивилизации, изменение желаний, изменение надежд!

Они стремятся к стабильной зарплате, плюс надбавки на роскошную жизнь, к организации пролетариев; у них тысячи разных доводов. Беда только в том, что добившись решительной победы, кроме малой их зарплаты, они потребуют за счёт того же пролетариата, всегда одинаково, всегда неизбежно, платы за дополнительные издержки и долгосрочных контрактов без никаких дискуссий.

Мы признаём, что они в форватере истории. И победа не случится иначе, как в результате чрезмерной эксплуатации.

К этой чрезмерности они и стремятся.

Они и станут ей, неизбежно, без того, чтобы это место занял кто-то другой. Обжираловка будет грандиозной. Мы изначально отказываемся в ней участвовать.

В том и состоит наше «виноватое воздержание».

Для вас – организованное плановое лечение (как всё, чем дорожит декаданс); для нас – непредсказуемая страсть; для нас – великий риск всеобщего отказа.

(Нет возможности подчинить воле факт, что любые классы, дорвавшись до власти в управлении народом, продолжают необратимый декаданс. Равно неподчинимо воле то, что согласно нашим историческим познаниям, вывести нас из тупика и направить в сторону новой нетерпеливо ждущей своего рождения цивилизации может только всецелое развитие наших способностей в начале, а затем, совершенное обновление эмотивных источников.)

Все, поддерживающие и сочувствующие, хотят нас облагодетельствовать, если только мы посодействуем их потенциальному левачеству должной мерой нашей активности.

Удача улыбнётся нам, если мы опустим забрало, заткнём уши, натянем ботфорты и ринемся в толпу, разгонять её пиночьями налево и направо.

Мы предпочтём быть спонтанными циниками, без лукавства.

Любезные люди улыбаются, видя малый доход наших коллективных выставок, им кажется, что они первыми поняли их низкую цену.

Наши выставки следуют одна за другой уж конечно не в наивной надежде разбогатеть. Мы знаем, что мошна туга у тех, кто в оппозиции нам. Они не станут безнаказанно рисковать пожароопасными знакомствами.

В прошлом только недоразумения могли позволить подобные покупки.

Мы надеемся, что этот текст предотвратит подобные недоразумения в будущем.

Если наша активность столь ощутима, значит не зря так остро чувствуем мы нужду в единении.

Вот тогда-то разразится успех!

Вчера ещё мы были одиноки и нерешительны.

Сегодня наша группа даёт сильные и отважные побеги; они-то и преступают границы дозволенного.

Нам выпало значительное дело: сохранить доставшееся нам богатство. Это тоже дело историческое.

Осязаемые предметы требуют постоянно обновляемых отношений, конфронтаций, новой постановки вопроса. Отношения неосязаемые призывают живые силы действия.

Это богатство – источник поэзии, эмотивного обновления – в нём будут черпать вдохновение последующие века. Оно не может быть передано иначе как ТРАНСФОРМИРОВАННО, без чего всё только левачество.

Пусть же все, кому по душе приключения, идут к нам.

В обозримом будущем мы провидим человека освобождённого от никчемных пут, который реализует, но непредсказуемо, с обязательной спонтанностью, в анархическом великолепии полноту его индивидуальности.

Отныне, без отдыха и лени, в единении чувств с жаждущими лучшего, без боязни долгих проволочек, поддерживаемые или преследуемые, мы с радостью обратимся к нашему необузданному стремлению к свободе.



Поль-Эмиль Бордюа

Ещё о Фрумкине

Хотя почему, собственно, ещё? Я о нём кажется не писал. А надо бы... Вот так, нашёлся приятель на "одноклассниках", за что оным премного благодарен. Просто приятно, что он нашёлся, что он что-то пишет (или только переписывает начисто когда-то написанное?) Пишет он в "Избе-Читальне", и очень хорошо. Я и сам туда влез, но клепаю только абракадабру от Вассилия. Фрумкин Миша превратился в китайца Минь Фу (он же Пират43), что бы это значило? Ничего, как обычно. Короче, почитать его можно там: http://www.chitalnya.ru/users/pirat43/
А я тут решил вывесить пару сканов его стишков, просто из плезиру.