Сеспель

Сеспель – жанр и модус вивенди.

Бытует мнение, что хайку (хокку) – самый краткий вид поэзии, семнадцать слогов, разбитые на 12 и 5 особой цезурой. Оно конечно, семнадцать слогов – это не много. Помнится и мы баловались сочинением хайку. Получалось что-то вроде: бабка в сером ватнике курит папиросу; осенний вечер. Таких стишков можно набросать множество. Они могут нравиться или оставят безразличным, они есть и всё тут. Понимание японской поэзии сопряжено с определённым состоянием души. Как сегодня, например, такое спокойствие, такая благость разлиты были в воздухе и во весь день не случилось ничего такого, что могло бы это спокойствие возмутить. Было такое безветрие и такое прохладное солнце, что казалось сам ты по ту сторону канала смотришь на себя и понимаешь, что этот день – подарок, что такого не бывает и долго не продлится.

В восприятии японской поэзии немалую роль играет, как было сказано, особое состояние души. Но и экзотизм тоже вносит своё особое звучание и помогает проникаться атмосферой стихотворения. Форма хайку непривычна нам, в школе мы это не изучали и принципов написания хайку не знаем. Но то, что коротко – хорошо, это по-чеховски талантливо. Не утомляй, вот девиз хайку. И совсем не обязательно читать сразу сто таких стихотворений. Прочитал одно и медитируй хоть целый день. На голой ветке / ворон сидит одиноко/ осенний вечер. А дальше всё зависит от восприятия. Что за ветка, какой-такой ворон, осенний вечер тоже у каждого будет свой.

Всё это так и практически бесспорно. Но не для поэзогруппы Cum Grano Salis. Нас в ту пору было трое из постоянных и приставали время от времени разные всякие Абсурдисты. И задумались мы – а ещё короче можно? И придумали мы особый жанр однострочной поэзии, назвав его сеспель.

Сеспель – наиболее ёмкое выражение определённого состояния души. Это, если хотите, такая метрическая единица – один сеспель, которая равна интегральному выражению эмоции в отношении к текущему моменту. Стихи вообще должны измеряться сеспелями. Например, поэма Есенина Чёрный человек стоит один сеспель, который эквивалентен слову «копытливый». Увы, есть множество стихов, чья сеспельная значимость нулевая. Мы о таких говорить не будем.

Разберём лучше самый принцип сеспельного стихосложения. Кстати, есть такие, что связывают понятие «сеспель» с фамилией великого чувашского поэта Мишши Сеспеля, который ввёл, возможно зря, в чувашское стихосложение силлабо-тонический принцип. Оговоримся сразу, никакой связи между маленькой и большой буквами нет. У Мишши Сеспеля тоже есть стихи сеспельного наполнения, например, йывăр, йывăр, пăчă, что переводят «тяжко, тяжко, душно», но общая патриотично-советская направленность его стихов мешает вычленять в них глубинную сеспельность. Однако и этот пример уже показывает первый и основной принцип сеспеля: он внеконтекстуален. Иными словами – сеспель – сам по себе.

В виду того, что сеспель – творение поэзогруппы Cum Grano Salis, обратимся к наследию одного из постоянных членов – Третьего. Он особенно был плодовит по части сеспелей. Чего стоит его бессмертное «Он Король и Вассал», обращённое к любому, самому неподготовленному читателю. Третий был первым, кто обратил внимание на сеспельность своей жизни. Он очень любил повторять: Ашбыро шбаро бюрократизм (я воспроизвожу по слуху, поэтому, возможно, не совсем точно. Первые два слова должны что-то означать по-осетински).

Сеспель повергает в задумчивость, близкую к помешательству. Есть классические сеспели, которые доступны только профессорам словесности, например, Гусак! или столь же сакраментальное  Скучно жить на этом свете, господа, которое по правилам сеспелесложения (или вернее сеспелевычитания) должно быть урезано до жить скушно, желательно с протяжным «ш-ш-ш». И быстрой ножкой, - пример нетронутого классического сеспеля. Вообще же классическая литература неизбывна сеспелями. Здесь любой грамотный человек с лёгкостью найдёт строку, которая прозвучит для него сеспелем, что вовсе не означает, будто другой с этим так же легко согласится. И в этом второй принцип сеспеля. Сеспель индивидуален.

Но часто бывает, что индивидуальный сеспель становится достоянием группы индивидуумов, а при расширении этой группы и увеличении ассоциативных рядов восприятия, вызванных сеспелем, может стать национальным достоянием. Я не люблю может сказать кто угодно, но если эти слова восприняты, как сеспель, они могут получить совершенно иное звучание, перестать выражать личную неприязнь или антипатию, чтобы прозвучать общечеловеческим утверждением, принципом и убеждением безотносительно конкретного агента ненависти (ведь нелюбовь часто оборачивается ненавистью, не так ли?) Это кредо многих, имеющее чисто мантрическое наполнение. Таким образом, сеспель  универсален, что отнюдь не противоречит его индивидуализму, потому что и индивидуализм равно универсален.

Принципов сеспелетворчества довольно много. Три – уже довольно: внеконтекстуальность, индивидуальность и универсальность. Остальные принципы, и те, что были уже упомянуты, и другие, которые упомянуты не будут, принципы технические, а технику сеспелетворчества каждый отрабатывает сам. Вот, например, один из основополагающих сеспелей поэзогруппы: Михалыч непобедим.  Чисто технически этот сеспель – само совершенство. Михалыч сам по себе индивидуален и всеобъемлющ. Поэтому второе слово можно считать факультативным, оно может быть заменено на любое другое определение.

Ещё один технический приём – уже упомянутое урезание. Урезать можно не только классику, но даже бытовуху,  в таком случае сеспель приобретает особую афористичность. Например, известно, что сыр пахнет. Бывает такой пахучий сыр, просто беда. Головка пахучего сыра – находка для гурмана. Мы все стремимся хорошо покушать и принюхиваемся к головкам сыра. Головка сыра пахнет. Но стоит урезать это выражение, отбросить название пахучего агента, как сейчас же сеспель приобретает совершенно иное звучание: головка пахнет.

Очень интересны сеспели в одно слово, эти связаны со звучанием формы слова, например, иссуши, тремпель и тому подобное. Казалось бы, слово знакомое, но вслушиваясь в его звучание, воспринимаешь его «всё страньше и страньше».

Сказанного довольно, чтобы заняться сеспелетворчеством незамедлительно. Главное – не забывайте о состоянии, которое должно предшествовать и с неизбежностью последует за произнесением сеспеля. Ловите момент.

La mort de mon joual

Мылся под душем и заметил удивительную затверженность своих движений. Вчера, и позавчера, и всегда мы повторяем одни и те же когда-то (уже давно) освоенные жесты. Это уже практически философский вопрос. Так ли во всём? Можем ли мы обобщить эту затверженность и придать ей общечеловеческий характер? А почему бы и нет? Спим мы тоже чаще всего в одной, привычной нам позе. Едим привычную нам еду и часто не задумываемся над тем, что мы проглотим за завтраком. Идём одним и тем же маршрутом на работу, встречаем всё тех же людей, говорим затверженными фразами одни и те же глупости. Даже построение фраз нисколько не разнообразно. И слова мы не выбираем, а ляпаем, что привычней. На этом даже построены характеристики персонажей, на привычных оборотах, на особенностях языковых конструкций. А наше мышление, разве не стереотипно? Полно-те, вы себе льстите. Вы вообще не думаете, не научили вас. Но если серьёзно, то это проблема. Моя, мизантропская проблема. Как любить людей, если они – автоматы?

Вот забавный пример. Прочитал я книжонку Ролана Лорэна, которая озаглавлена Смерть моего конька. В том смысле, что «жуаль»  - это на квебекском диалекте «шеваль». Это всем известно и набило оскомину. А вот подзаголовок книги переводится так: Неправдоподобная история фракоязычного канадца, который решил говорить по-французски хорошо. В том смысле, что все говорят плохо, а вот он решил говорить хорошо. Мне начало сильно понравилось, а потом я уже не мог бросить, не в моих правилах. Я всё до конца дочитываю. Воспроизведу начало, думается, народ поймёт:

Dans ma famille, on parlait bien « c’t’effrayant ». Cela consistait à ne pas dire : moué, toué, drette, frette, icitte, pantoute et quelques autres mots déformés. Il n’était pas question, non plus, de dire : maudit, torguieu, mange d’la ma…, farme ta gu…, t’as menti, va ch… A part ça nous parlions le plus pur joual, bien qu’il nous fallût dire : cheval. Quant à « sacrer », si on nous y avait surpris, mon père nous aurait cassé les reins. D’ailleurs la religion y voyait bien avant le bon langage. (…)

À l’école, on nous apprenait à lire bien en parlant mal.

-          Envoueille, Lorrain; lis à c’t’heure! disait le frère.

И так далее. Очень забавно. Нравится мне слово «забавно», что уж тут поделаешь? 

Речь шла о том, что французские канадцы потому говорят плохо «по-французски», что они были дважды порабощены. Англичанами и их духовенством. Англичане насаждали английский, а что? Хочешь работать – понимай хозяина! А духовенство, которому были поручены образование, и здравоохранение, и вообще вся социальная жизнь, на язык паствы внимания обращали мало, потому что Господу всё равно, как ты говоришь. Он судить будет по тому, как ты ведёшь себя. Не бузи, работай, рожай детей и будет тебе вечное счастье на небесах. Прикольна книжка тем, что даёт массу примеров «неправильного» использования языка. И тем, что автор, будучи ещё подростком, оказался изгоем, потому что заботился о своём французском. По мнению автора – самая большая беда квебекского народа – привычка быть рабом обстоятельств. Вот станет народ заботиться о своём языке, научится следить за тем, что и как он говорит, вот тогда вернёт он себе самобытность и все его зауважают.

А мы, выходцы из России и союзных республик, говорящие по-русски, мы находимся примерно в том же положении. Говорим по-русски абы как, как бог на душу положит, через пень колоду, валим в один котёл русские, французские и английские слова. Послушать сторонними ушами – так те свернутся в трубочку. Ей-ей, лучше б по фене ботали. Чужие слова понимаем не вполне, но к звучанию их привыкаем настолько, что подыскивать им русский эквивалент – нет ни времени, ни сил. "Вэлфер», это то же, что «бьенэтр». К месседжу пришпандорим фишку с сивишкой и посылаем потенциальному амплуаёру в надежде поиметь антревью, а там спикать на френче надо. Практически идентичная «промблема» наблюдается. Как нам русский свой сохранить?

А надо? Я знаю таких, которые решили – не надо. Что ж, это такой выбор. Наижёсткой интеграции. Поскорее забыть родной язык, чтобы стать своим среди чужих и чужим среди своих. Но большинство всё же говорит дома по-русски и к детям обращается тоже по-русски. Скажем так, взрослые, хоть и вставляют в свою речь франгле, всё же сколько-нибудь адекватны, а вот в детях уже загвоздочка. Эти базар не фильтруют. Они всё воспринимают, как данность. И привыкают. И затверживают, для удобства общения. И то, что они слышат в семье, и то, что получают в школе, всё у них в большом «мелтинг пот» предвращается в нечто совсем несуразное. А прибавить к этому «высокому косноязычью» ещё и паразитов «типа»  genre или like – вообще повеситься можно. Оставим в покое матершинку, это, говорят, возраст, когда хотят выглядеть старше, но в целом картинка превесёлая.

Здорово, что есть русские школы! Ура! Ура! Вот, что спасёт нас. Четыре или даже восемь часов в неделю по-русски – более чем достаточно для наших и без того сверх меры утомлённых детей. Но тут тоже случаются незадачи. Например, дорогие дети, вот вам лист бумаги и выберите, чтобы выучить наизусть любой «стих». Кое-кто начинает возмущаться, что это за «стих» такой! В этом контексте надо было сказать «стихотворение». А потом, посмотрите на сами стихи! Где они такие выкапывают? С таким сверх-сеспельным наполнением! Значит, осень – не весна. Или вот такой пассаж: Звери очень испугались/ В рассыпную (sic! Так и напечатано раздельно) разбежались, / схоронились кто куда, / И лишились навсегда / Рукавички новой / Тёплой и пуховой!

Так рассудить, ничего особенного, но попробуйте объяснить ребёнку шести лет, который уже вкусил местной школы и два или три года ходил в местный детский сад, а значит практически потерял то, чего не имел (русский язык), что означают слова «схоронились» и «лишились». Получите удовольствие. А если ребёнок заучивает не задавая вопросов, не вникая в то, что он заучивает – лучше? Нет, мне кажется, это не метод.

И подкрадывается лень и безразличие овладевает: позвольте, любой язык – это всего лишь средство общения. Дети друг друга понимают? Так чего нам колотиться. И во взрослой жизни тоже постепенно научатся понимать и говорить так, чтобы и их понимали. А каким способом, на каком языке у них это получится – какая разница? Что плохого во франгле? Вы не понимаете, что вам говорят дети? УчИтесь пониманию. Спрашивайте, интересуйтесь, дети добры, они объяснят даже такую абракадабру, как WTF?, которую они «текстят» понимающим их друзьям.

Да, так о чём это я? Ах, да, о языке. Une belle langue est une langue qui maintient son équilibre tout en étant sans cesse menacée de le perdre, de par la nature même de l’équilibre. Une langue qui n’oscille pas, même parfois dangereusement pour vivre brillamment, est une langue morte. Вот так изволил выразиться в конце своей книги упомянутый нами Ролан Лорэн. И что? Надо переводить? Он согласился предоставить квебекскому французскому развиваться, как бог на душу положит, но только чтобы это было живо и без перегибов, без коверканья, если употребляешь известное французское слово, но если это слово новое или переосмысленное, или заимствованное, но удачно и счастливо ассимилированое, то пусть будет, даже хорошо, что вот так своеобычно мы можем обойтись с языком.

 И последнее, потому что места мало: помните байку о Вавилоне и смешении языков. На самом деле языки только-только начали смешиваться по-настоящему. Даже интересно, что из этого получится? Мировой язык? Ну, тогда «Ни хао!»

Моя русская библиотечка (Голсуорси)

Голсуорси, Джон (1867-1933)

Два тома Саги о Форсайтах, стареньких, можно сказать древних, 1956 года, вышедшие в Вильнюсе, Госиздательство художественной литературы Литовской ССР, под общей редакцией М. Лорие.

Это монумент, а не книга! Читал и перечитывал с восторгом последние четыре месяца! Шесть книг со сквозным сюжетом. Кому интересно, можно справиться в Википедии, но право же, лучше просто читать один роман за другим, никуда не спеша, смакуя, понимая, что это шедевр мастера, которому не зря дали Нобеля. Не знаю, как там насчёт критики и всего прочего, но читается по-взрослому. Подросткам не рекомендую, соскучатся, не поймут. Тут жизненный опыт и повседневные наблюдения за человеческой природой.

Одно только обидно – в этом издании такая прорва опечаток! Но и они создают особую атмосферу, особое, трогательное отношение к литовской полиграфии на русском языке.

Моя русская библиотечка (Гоголь)

Гоголь, Николая Васильевич (1809-1952)

У меня только одна книга Гоголя, но в ней – всё. Такой здоровенный том из золотой библиотеки. Дорожу. Он близок мне, Гоголь.

Это о нём:

Великий еврейский писатель

Сегодня я проснулся необыкновенно светло. Просто оттого, что под утро мне снилась великолепная местечковая фраза, и я вертел её по-всякому и всякий раз выходило дивно и хорошо. Я проговаривал её мысленно слева направо и справа налево, разбрасывал слова и снова собирал их в кучу; ах, какие смачные, какие новые, свежие, какие удивительно красивые слова. Мне представлялась ярморочная картинка с краснощёкими хохлушками в венках и лентах, пышнотелые, полногрудые, с круглыми юбками, из-под которых лукаво выглядывали молодые пейсатые чертяки в антрацитовых сюртуках и шляпах, в прозрачных очках, с блескучими влажными угольками под самыми стёклышками. Мне приснился Гоголь; он бегал по ярмарке и пугал всех копчёным свиным рылом и сам визжал от суеверного страха. Он бросил в меня свиное рыло и крикнул: «Вот тебе первая премия!»

Я расхохотался вместе с ним и проснулся в балаганном настроении. Мне захотелось на праздник, в толчею, на карусели. Я бы слазил за хромовыми сапожками по смазанному смальцем столбу  на самую верхотуру и глянул бы сверху на гоголевскую ярмарку. Интересно, ощущал ли Гоголь себя евреем? Странно, почему мне хочется назвать его великим еврейским писателем. Живи он в наше время, он наверняка бы проникся еврейским духом и, может быть, рванул бы не в Европу, а вместе со мной в Палестину, поселился бы в библейских местах и такое бы сочинил. А вместо подписи нарисовал бы собственный нос!

Он пишет мне из России, спрашивает: «Какие перспективы для ничего не умеющего и не знающего иврит человека?» А я ему в ответ: «Дорогой Николаша, здесь премии нашему брату-писателю раздают, любят нас, как самих себя, спрашивают нас, что мы думаем о нашем исходе-90 и ждут серьёзных проблемных статей на эту тему. Вспоминаю, дорогуша, твою публицистику, твоё еврейское русофильство и думаю о твоём вкладе в израильское общество».

В это самое утро тысяча наших писателей подсело к столу, чтобы написать каждый по статейке. Им всем приснилась фабула и концепция, они во всеоружии русского и, очевидно, знают, чего хотят от жизни. А я с ума схожу от здешних камней и колючей проволоки и не знаю, чем помочь Израилю. Я смотрю на алию 90, моих потенциальных читателей, которым не было дело до моих изысков в России, и я сомневаюсь, что они потратят лишний шекель, чтобы купить мою книжку. Их стремление к определённости и привычка прижимистости делают моё существование чистейшим абсурдом. У каждого выходца из Союза за плечами судьба, а не крылья. Судьба, бодлеровская химера, гоголевский мешок с чёртом. Они с удовольствием впрягутся и потащат израильский воз сена, жмурясь от привычной непосильности, и будет всё, как было, «только лучше»!, радостно внушат они себе. Они будут селиться колониями и научатся базарному ивриту, постепенно забывая свой базарный русский. Их дети будут спрашивать о России, как некогда спрашивали о Египте потомки сынов Иосифа, и сбудутся предсказания, реченные через пророков, и двенадцать колен израилевых соберутся в земле обетованной, обещанной Богом отцам Аврааму, Исааку и Иакову. И, не ведая того, будут исполнять евреи завет Моисеев, без принуждения и без веры, и, собравшись все вместе, увидят конец света, ибо народ жестоковыйный уже исполнил слова Моисеевы и уклонился от пути.

Вот я и помрачнел, как Гоголь перед печкой, и куда делась моя утренняя светлость – осталось только любование судьбой Гоголя да полузабытая фраза из развесёлого сна. Экой я зануда! После стольких трагедий и катастроф спеть бы с ликованием «Хавену шало алейхем!» и, вспоминая еврейского Гоголя, воскликнуть: «Мне хорошо, я – сирота!», который обрёл, наконец, свой «мутерланд» и теперь счастлив, счастлив, счастлив! Меня не станут читать – что из того?! Я и в России жил впроголодь, зато теперь я среди своих. Они не чувствуют моего сарказма – что за беда?! Пусть принимают всё за чистую монету, за новенький пятишекелевик! Тысячу раз повторю благодарение за эти камни и эту колючую проволоку. У каждого народа должны быть свои благодарные нищие и пророки. Приезжайте, Николай Васильевич, побродяжим. Зачем Вам петербургские насморки? Здесь для вашего хронического исключительная климатическая благодать, а какие типажи, какие ноздрёвы, нахирманы! И слава Создателю, что мы такие исключительные среди работяг и дельцов, живём, как птицы небесные, за что и не любят нас, и преклоняются перед нами. Мы и нужны-то для того лишь, чтобы напомнить соплеменникам: «Не хлебом единым...»